Аромат судьбы - Страница 8

— Что и как ты сказал? «Фашинник»?

— Ну да! Как Столичный тракт. Ты же помнишь поездку в Санкт — Петербург? Как тогда хорошо шли кони, как ровно катилась повозка!

— Помню, — горел нетерпением мальчишка. — Так что это за тракт такой?

— Это? Это, значит, дорога такая, специально сделанная. Столичный тракт строили так называемым фашинным способом, когда по всей трассе рыли котлован глубиной метр–два и в него укладывали фашины, связки прутьев, пересыпая слои фашин землей. Когда эти слои достигали уровня поверхности земли, то на них поперек дороги укладывался помост из бревен, на который насыпался неглубокий слой песка.

— Как просто… Кто же до этого додумался, отец?

— Скифы, мой друг.

— Скажешь тоже… — засмеялся Гордей и, сдвинув шапочку, закрывающую голову от солнца, на затылок, откинулся на спину, опираясь на выставленные назад локти.

Солнце, пробивающееся сквозь ушедшие дождевые тучи, сеяло на его лицо мягкие лучи, согревая и золотя кожу. Гордей сощурил глаза и поморщился, пытаясь разглядеть картину неба.

— Я не шучу, голубчик, это действительно так, — между тем продолжал Дарий Глебович. — Именно таким способом скифы возводили свои курганы. Только они вместо фашин использовали дерн.

А затем наступала очередь солнышка. Уж оно–то не ленилось — палило на славу, так что даже ветер засыпал и повисал между небом и землей без движения. Тогда еще и духота наступала. Впервые Гордей увидел марево, бегущее к небесам.

— Что это — спросил у отца, — струится вверх прозрачными, но блестящими огнями?

— Далеко ли? — спросил отец. — Не вижу что–то.

— Да вот, почти рядом! — нервничал мальчишка, показывая рукой. — Как–то стеклянно блестит. Столбы такие, движущиеся.

— Беги попробуй. Это не опасно.

Гордей вскочил с воза и побежал, гонялся за своими «движущимися столбами», нырял в них и только руками разводил, оборачиваясь к отцу. И не понимал, почему тот смеется.

— Это марево, — объяснил отец, когда запыхавшийся Гордей вернулся на воз. — Природа сего явления лежит в зное. Без ветра разогретые нижние слои воздуха не могут переместиться в прохладное место, поэтому волнами устремляются вверх.

— Мираж, призрачное видение?

— Ну… по сути, да. Только видения больше пустыням свойственны, а наше марево не в состоянии так уж сильно шалить. Правда, степное марево тоже бывает весьма морочливо. Тогда нижние слои воздуха, на глаз вроде бы такие чистые и прозрачные, отражают и искажают мелкие предметы (кустики, бугорки) в самых разнообразных образах: то являют подобие обширных вод, позади которых видится заселенный берег, то превращают бурьян в лес, обманывая всякого неопытного. Иногда оно скрывает только верхнюю половину предмета, и тогда называется верхорез, верхосьем. Однако вблизи марево исчезает, уходит от путника все далее вперед, как ты убедился.

Наносившись под лучами солнца, Гордей не пропускал оказии искупаться в водоеме, если встречались на пути реки или озера. И если обозные не прочь были сами окунуться в прохладу водной стихии, то тогда все останавливались и по очереди предавались этому наслаждению. Мешало одно — ил. Явление чрезмерного раскисания речного дна характерно только для черноземных областей. И вот тут Гордей столкнулся с ним, ранее незнакомым. Но он быстро нашел выход из положения: перед погружением в воду приносил на берег булыжник или охапку травы, чтобы на выходе из водоема встать на эту подстилку и вымыть ноги. Конечно, тут в бидоны набирали свежей воды, коей окропляли себя в пути.

Просто удивительно — такие простые вещи, о которых в Москве были умозрительные представления, которые, как будто бы, и встречались раньше, как марево или ил в реке, тут, на природе, становились чистым открытием! Возможно, так было потому, что Дарий Глебович смотрел на мир Гордеевыми глазами.

Господи, как хорошо, что они едут вдвоем. Страшно даже представить, в какую скуку превратилась бы его попытка избавиться от тоски, будь он один.

Наконец, они въехали в кипчаковскую степь, где стало ровнее и проще. Повозки побежали веселее.

— Тут, говорят, еще и теперь пошаливают «половцы» всякие поганые — недобитки ордынские, грабители, — спросил у обозников Дарий Глебович. — Правда ли это?

Те уклонились от прямого ответа, дабы не пугать своих пассажиров.

— Правда в другом, — сказал один из них, — что мы едем по территории, хорошо освоенной, охраняемой пограничными казаками. Но все же, да, иногда путников пробирает страх, особенно в тишине дневного безлюдья и ночью.

— Степь, — попутно рассуждал Дарий Глебович, — это извечная головная боль для русских людей.

— Почему? — удивился Гордей. — Здесь же столько много простора. А ароматы какие! Все время хочется вздыхать глубоко, чтобы заглотнуть больше ее раздолья.

— Согласен, дышится привольно. Да только степь издавна привлекала к себе всякую нечисть бездомную, бродячий люд, кочевников. А это же были не сеятели и не жнецы, а паразиты, к тому же людоловы, воры и разорители. Тяжело было оседлому люду бороться с ними, вот и не шли в степь селиться — боялись.

— Неужели кочевники сами ничего для себя не производили?

— Условно говоря, русские, как оседлый народ, были земледельцами, хлебопашцами, а кочевники — скотоводами. Было у них свое хозяйство необременительное, подвижное, как и они сами, — кочевое. Это стада лошадей, отчасти баранов. Мясо они любили, молоко у лошадей брали. Но ведь им и хлебца хотелось, и всякого другого скарба человеческого.